23.07.2015
Андреевский кавалерУ Вильяма Козлова есть небольшой рассказ «Куда улетают ласточки» о мальчике Коле, приехавшем на лето к своему деду на железнодорожную станцию Тетерино. Но этот простой и добрый рассказ читается совсем по-другому, когда понимаешь, что пишет Вильям Козлов о себе самом и своем деде Андрее Ивановиче Абрамове, вместе с которым до своих шести лет жил на станции Куженкино, а позже приезжал на летние каникулы:
«- Станция Тетерино! – объявил проводник, но в вагоне никто и не пошевелился. Никому не было дела до маленькой станции Тетерино… Вот засвистели на разные голоса тормоза, внизу под вагоном что-то сердито зашипело, забрякало. Локомотив протяжно загудел, вагон в последний раз качнулся … и остановился.
К вагону спешил дедушка. Был он высокий, в новой железнодорожной фуражке и при широкой седой бороде. Сначала он расцеловался с мамой, потом уколол бородой и усами Колю. От дедушки пахло таким крепким табаком, что Коля с трудом сдержался, чтобы не чихнуть: чего доброго, дедушка обидится…
Дежурный подошел к колоколу и дернул за веревку. По перрону прокатился мелодичный глуховатый звон.
Мама схватила Колю на руки и стала быстро-быстро целовать куда попало.
- Слушайся дедушку, - сказала она.
Паровоз басисто гукнул. Мама вскочила на подножку и стала махать платком… Уехал пассажирский…, а Коля остался с дедушкой жить на маленькой станции Тетерино, на которой поезд и стоит-то всего три минуты…
Станция Куженкино
После обеда они сидят рядом на широкой скамейке под большой березой. Дедушка не спеша сворачивает толстую цигарку и закуривает. Голубоватый дым окутывает его лицо, запутывается в бороде.
Коля морщится и немного отодвигается: ему не нравится крепкий табачный дух. И охота дедушке курить эту вонючую цигарку!
- И зачем ты куришь? – спрашивает он.
- Не знаю, - отвечает дедушка.
- А потом ночью кашляешь… - повторяет Коля мамины слова. – Ты уже старый, надо беречь себя.
- Это верно, - соглашается дедушка.
- Возьми и брось!
- Надо бы! – говорит дедушка и выпускает облако сизого дыма…
Коля шагает след в след за дедом. Ноги утопают во мху, зарываются в опавших листьях. Дед в стоптанных сапогах и неизменной железнодорожной фуражке. Он снимает ее только тогда, когда за стол садится. Под фуражкой у деда колючие седые пучки волос, которые всегда стоят торчком. Шея загорелая до черноты и вся в больших и маленьких морщинах. Одна нога деда ступает прямо, а другая немного вбок. И хотя дед косолапит, шагов его не слышно. У Коли то и дело стреляют под ногами сучки, попискивают желтые листья… Дед шагает себе и шагает впереди. Слышно, как патронташ поскрипывает, а ружье задевает стволом маленькие елки…
Дед уселся на серый растрескавшийся пень, достал из кармана кисет и бумагу. Свернул цигарку, сунул в рот, а спичку чиркнуть забыл. Лицо у деда серьезное, задумчивое. Ветер шевелит длинную бороду…
Дед идёт по лесу и улыбается. Он похлопывает толстые стволы, гладит макушки маленьких голубоватых елок. Дед любит лес и чувствует себя в нем как дома. Вот он остановился у замшелого ствола и стал разглядывать большую ночную бабочку с черными в красную крапинку крыльями.
- Поймаем? – предложил Коля.
- Пускай спит, - сказал дед. – Она ведь никому не мешает.
И Коле в лесу хорошо. Он знает, что потом, в дождливом Ленинграде, будет вспоминать эту последнюю прогулку, муравейник, синиц, ночную бабочку, которая днем спит на дереве…
И вот они на перроне. Семафор давно открыт, и светит зеленый огонек… Послышался далекий паровозный гудок. Над вершинами сосен, елей взвилось белое облако, за ним второе, третье… Спешит паровоз, крутит колесами. Вот из-за деревьев показались труба, черное вытянутое тело паровоза. А за ним бегут, торопятся зеленые вагоны. И над ними кружатся желтые листья.
Коля оглядывается: дом с замшелой крышей чуть виднеется из-за берез. На коньке пустой скворечник. В этом доме он прожил все лето. А за домом сосновый бор, спящий муравейник, пестрый дятел…
До свиданья, дом, деревня, лес!
До свиданья, Тетерино!
До свиданья, дедушка!»
Рассказ «Куда улетают ласточки» напечатан в 1971 году. Тогда же у Вильяма Козлова вышел и роман «Три версты с гаком» о молодом художнике Артеме Тимашеве, приехавшем из Ленинграда после смерти деда в его старый дом на станции Смехово (Спехово - окраинная часть станции Куженкино за железной дорогой).
«Умирал дед Андрей, как умирали в старину русские люди. До последнего дня копошился по хозяйству: залатал прохудившуюся изгородь, приколотил гвоздями отлетевшую от колодезной крышки ржавую петлю, чисто подмел избу. Хотел сосновый чурбан расколоть, но, подержав топор в руках, положил на место. Понял, что не осилить. Сходил к соседке - бабке Фросе, попросил жарко истопить баньку. Попарился на желтом полке с березовым веником, умылся, обрядился в белье смертное - годов пять назад положенное в нижний ящик комода, - постриг ножницами длинную белую бороду и, улегшись на резную дубовую кровать, велел соседской девчонке Машеньке, вертевшейся во дворе, позвать столяра…
- Достань тут у меня в головах кошель, - сказал дед Андрей. - Чудно, рука правая чевой-то не поднимается...
Петька достал из-под подушки потертый кожаный бумажник. Дед Андрей даже головы не повернул, лишь немного глаза скосил в сторону.
- Таксу твою я знаю, - сказал он. - Возьми пятерку, и чтоб к утру был готов... Красить не надоть. Худо у тебя получается. Жидковато. Олифы, думаю я, жалеешь… Внука жду я. Должон приехать на похороны. Он этот... художник. Шесть лет учился, шутка ли? Уж надо полагать, гроб-то как следует сумеет покрасить... Не чета тебе…
Дед Андрей помнит его: толстенький такой, черноволосенький, нос пуговкой. Бывало, вернувшись с переезда, Андрей Иванович ложился на эту самую дубовую кровать, сажал мальчонку на свою широкую грудь и забавлялся. Какую же песню пел?.. «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...» Первое время дочка с мужем и сыном жили вместе с ним. Артемка-то, так звали единственного внука Андрея Ивановича, вот по этим половицам впервые затопал некрепкими ножонками... А потом уехали…
Старик, все так же вытянувшись, лежал и смотрел в потолок. Он знал, что сегодня умрет, и терпеливо ждал своего часа… Постепенно боль расползалась вширь и вглубь. Последние две недели он почти ничего не ел, а если и пытался что проглотить, то из этого ничего не получалось. Правда, ему уже давно есть не хотелось.
Смерти он не боялся. Ни сейчас, ни раньше. Три войны за плечами: японская, первая мировая и вторая. Кресты, ордена и медали лежат в комоде в жестяной банке из-под монпансье. Когда-то была большая семья, одних детей семеро. Кто в малые годы умер, трое сыновей с войны не вернулись. Похоронные лежат в этой же банке, где и боевые награды…
Более чем полвека назад Андрей Иванович Абрамов срубил этот дом в глухом лесу. Вместе со своим братом Степаном заготовил бревна, подождал, пока тес подсохнет, и весной стал рубить избу. Жена его, молчаливая и невозмутимая Ефимья Андреевна, безропотно оставила отчий дом в деревне Градобойцы и поселилась вместе с мужем и детишками - их тогда было пятеро - во времянке, которую Андрей Иванович соорудил за неделю.
Градобойские мужики посмеивались над Абрамовым: дескать, не долго проживет он в лесу без людей. Андрей Иванович помалкивал и потихоньку строил дом. Место он выбрал на пригорке, сухое. Огромные, в два обхвата, сосны, что напротив дома, пожалел, оставил, а остальные спилил и пни выкорчевал и сжег. На пустыре вскопал землю, посадил картошку, капусту, репу. Сразу за огородом начиналось полувысохшее болото. Там, среди молодых приземистых елок, на кочках, росли клюква, гонобобель, черника. Белые грибы-боровики выворачивались на тропинке у самого крыльца, а белки швыряли еловые шишки на крышу. Андрей Иванович не любил охоту, считал это дело недостойным занятием, но на всякий случай держал дома заряженную двустволку. Но ни в зверя-птицу так ни разу и не выстрелил…
Хотя и посмеивались над Андреем Ивановичем градобойские мужики, а оказалось - Абрамов далеко смотрел вперед. Со стороны Питера на Полоцк сквозь дремучие леса и болота прорубалась двухколейная железная дорога. Два года прошло, прежде чем в этих краях раздался незнакомый паровозный гудок. И вот забурлила рядом с домом Абрамова жизнь: падали спиленные деревья, дробно стучали топоры, ухали кувалды, загоняя в просмоленные шпалы головастые костыли. Появились на расчищенном от леса участке другие избы. Из Градобойцев перебралось несколько семей. Теперь Андрей Иванович над ними подтрунивал. А там, где десяток-другой изб, уже и деревня. А деревни без названий не бывают. И назвали молодой лесной поселок Смеховом. И неспроста: на болоте каждую ночь до упаду хохотали совы да филины…
А потом построили здесь станцию: красивый деревянный вокзал с конусной башенкой и флюгером, багажное отделение, высокую по тем временам водонапорную башню, на путях появился длинноносый водолей. Строили в те времена прочно, навек. Для жителей села Смехово нашлась на станции работа. Андрей Иванович был первым путевым обходчиком, потом работал в дорожной бригаде, а к старости, уже став заслуженным железнодорожником, получил должность переездного сторожа…
Станция Куженкино
Длинный весенний день нехотя угасал. Солнце щедро позолотило оцинкованную, с пятнами ржавчины башенку вокзала, опалило огнем вершины сосен и елей. Возвещая сумерки, недружно загорланили петухи. Где-то далеко, у висячего моста, крякнул паровоз. Ветер принес негромкий торопливый перестук колес и печальный голос кукушки. Сидя на сосновом суку, добрая кукушка кому-то щедро отсчитывала долгую жизнь…
А на станцию прибыл пассажирский. Остановился за стрелкой и засопел, задышал, выпуская облачка пара. Раздвинулись широкие двери багажного вагона, и оттуда стали выгружать ящики. Пассажиры с узлами и чемоданами выходили из вагонов.
Мимо дома, где умер старик, пробежали на высоких каблуках в клуб девушки в коротких ситцевых платьишках. Одна из них что-то сказала, остальные громко рассмеялись.
Пассажирский трубно гукнул, захлопали железные щиты поднимаемых подножек, зашелестели, трогаясь с места, вагоны. Дежурный обособленно стоял на перроне, глядя прямо перед собой.
На столбе, осветив летнюю танцплощадку, ярко вспыхнул прожектор, закряхтел динамик, визгливо царапнула пластинку игла радиолы, и жизнерадостный женский голос с подъемом затянул: «Марина, Марина, Марина-а...»
Сегодня среда. В клубе танцы…
Артем вернулся из Репина, где был на даче у приятеля, в субботу. Телеграмма из поселка Смехово его озадачила: какой дед? Какое наследство? Уж не разыгрывает ли его кто из приятелей?..
Смехово... Как же он мог забыть? Он там родился. Правда, в паспорте записано, что родился в Бологом. В Смехове не было родильного дома.
Вспомнилось далекое полузабытое детство. Речка… Сосновый бор за клубом, вокзал с белой башенкой, водонапорная башня. Дом с яблоневым садом, скворечник на шесте... Дед Андрей. Большой, сивобородый, с крепким запахом махорки. Дед приходил с работы, снимал широкий пояс, на котором висел кожаный чехол с двумя флажками - желтым и зеленым, жестяной изогнутый рожок и круглую коробку с петардами. Дед подбрасывал его под потолок и приговаривал: «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...»
Как он мог все это позабыть?..
Артем выехал в тот же день… От Ленинграда до Смехова всего четыреста километров…
Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на проселочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку…
- Далеко до Смехова? - спросил Артем, когда человек устроился рядом на сиденье.
- Три версты с гаком (от автотрассы до Куженкино, действительно, чуть больше трех километров, - А.М.).
- Верста, гак... - усмехнулся Артем. - Как-то непривычно эти названия слышать.
- Пока ехали по шоссейке, были километры, а проселок - другое дело, он у нас по старинке измеряется верстами…
- Сколько же ваш гак?
- Наш гак самый большой в Калининской области, - ухмыляется пассажир.
Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.
- Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?
- Как он?
- Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...
Все здесь удивляло и радовало Артема: и эта построенная на заре железнодорожного транспорта водонапорная башня, и маленькая тихая станция с небольшим сквером, и желто-красные корабельные сосны сразу за двухэтажной школой, и возвышающееся островом на дальнем бугре кладбище. Таких огромных деревьев, как там, он еще не видел.
Вокзал на станции Куженкино. Автор очерка вместе с другом юности Вильяма Козлова - Николаем Павловичем Бутрехиным.
На кладбище Артем наведался на следующий же день. Свежая могила деда с православным белым крестом была рядом с тремя другими, где похоронены прадеды и бабушка. На их могилах витые проржавевшие насквозь железные кресты. На кладбище сумрачно. Гигантские сосны, ели переплелись ветвями и надежно укрыли могилы от солнца. На возвышении - старая деревянная церковь. Она сложена из ядреных толстенных дубовых бревен. Никто не помнит, когда ее поставили.
Церковь недействующая, но внутри все убрано, чисто, на стенах - лики святых, библейские сюжеты.
Церковь на старом куженкинском кладбище
Артем принес разведенную в банке коричневую краску и выкрасил крест. И тут же дал себе слово со временем поставить красивую ограду…
Через поселок проходит железнодорожная ветка на Великие Луки. Дежурный иногда по собственной инициативе дает отправление тремя звонкими ударами в старый позеленевший колокол. И этот удивительно чистый и давно забытый гул празднично разносится по всему поселку.
Когда-то под этим козыречком висел медный колокол, тремя ударами в который дежурный по станции оповещал об отправлении поезда
На пригорке, в ста метрах от вокзала, возвышается круглая кирпичная водонапорная башня, которая так понравилась Артему. Это самое высокое сооружение в поселке. На круглом куполе - куриная лапа громоотвода. Башня и теперь еще снабжает водой не только станцию и паровозы, но и все село. Старенькая водокачка исправно гонит по трубе воду с речки Березайки, что в двух километрах от села…
Куженкинская водонапорная башня
Тяжким оскорблением считают жители, если их родное Смехово называют деревней. Селом еще туда-сюда, а деревней - это кровная обида. Дело в том, что Смехово - рабочий поселок (действительно, станция Куженкино - единственный в Бологовском районе ПГТ - поселок городского типа, - А.М.). Ближайший колхоз в пяти километрах, но из смеховцев там никто не работает. Все трудоспособное население каждое утро усаживается на велосипеды и мотоциклы - это в зависимости от достатка - и отправляется на производство. Село Смехово стоит как раз посередине между двумя солидными предприятиями - спиртзаводом «Красный май» и стеклозаводом «Красный холм» (в начале 70-х Вильям Козлов, само собой, не мог написать, что все население Куженкино работает в двух расположенных здесь воинских частях - «Десятке» и «Шлинке» - «Куженкино-2», - А.М.)…
Дом Абрамова стоял в центре поселка. Наискосок, через дорогу, танцплощадка и клуб, немного подальше - станция. Чуть в стороне автобусная остановка, за ней железнодорожный магазин, который здесь называли «железка». По одну сторону редкого забора - детский сад, по другую - такой же старый приземистый дом с огромной березой под окнами (именно так и расположен дом Абрамовых-Козловых-Драбковых в Куженкино на улице Советской, - А.М.)».
Слева - вокзал, справа - водонапорная башня, в центре - поселковый клуб, а дом Абрамовых-Козловых-Драбковых загораживают деревья.
Вид с другой стороны. Розовый дом справа - перестроенный в 1958 году дом деда Андрея. В огороде семейство Драбковых машет мне рукой.
Дом Абрамовых-Козловых-Драбковых
А вот, что пишет Вильям Козлов в послесловии к роману «Ветер над домом твоим» (1983 г.):
«Дед мой Андрей Иванович Абрамов родился в Градобицах - небольшой деревеньке в Бологовском районе (в семи километрах от станции Куженкино, на картах деревня зовется Градобить, - А.М.). Оттуда же родом и моя бабушка - Ефимья Андреевна. Когда до революции стали в этой местности строить железную дорогу, дед мой снялся с насиженного места и поступил на службу. Сначала рубил лес, прокладывал железнодорожный путь на Полоцк, потом стал путейцем, стрелочником, переездным сторожем. Он построил первый дом на станции Куженкино. Правда, тогда еще никакой станции не было - сплошной сосновый бор. Но дед знал, что в этом месте пройдет железнодорожная ветка. Андрей Иванович был грамотным человеком. Так оно и вышло: путь прошел через Куженкино. Путейцы ушли дальше прокладывать путь, а дед остался здесь, при станции. Скоро местность стала заселяться, но дед всегда с гордостью говорил, что он основал поселок Куженкино. Так до самой смерти он и связал свою жизнь с железной дорогой. Мне тоже нравился запах паровозного дыма, стук вагонных колес, я любил мальчишкой прикладывать ухо к теплому рельсу и слушать легкое потрескивание металла, какой-то гул, шорох.
Помнится, я в полдень бегал с узелком, в котором был обед для деда, на переезд. Дед - огромный, сивобородый, с крупным мужественным лицом - встречал меня у путевой будки, брал узелок. На ремне у деда - кожаный чехол с флажками, сумка с петардами. От него пахло махоркой, пальцы от табака были желтые. Мы садились на низенькую деревянную скамейку. Дед разворачивал узелок, там была бутылка молока, холодное мясо, блины, иногда жареная рыба. Один он есть не любил и всегда угощал меня. Еда на свежем воздухе казалась мне вкуснее, чем дома.
- Что новенького на белом свете, Василий Иванович? - спрашивал дед, неспешно расправляясь с едой. На коленях у него - белый платок, на нем разложены закуски, бутылка с молоком стоит на земле.
Андрей Иванович не признавал моего модного в те времена имени Вил, что означало: Владимир Ильич Ленин. Это позже я стал Вильямом, а тогда был просто Вилом. Такое имя дал мне мой родной отец. Он оставил нас, когда мне было четыре года, и женился в Ленинграде на враче-окулисте, дочери известного академика. От первого брака у него было двое детей: я и моя младшая сестра Тамара. Проблему раздела детей отец решил просто: сестру оставил матери, а себе забрал меня. Но из этой затеи ничего не получилось. Пожив несколько месяцев с отцом и мачехой на Лиговке, я взбунтовался и стал настойчиво требовать, чтобы меня отправили домой, в Куженкино… Отец долго не соглашался, уговаривал жить с ним, а потом посадил в поезд, договорившись с проводником, чтобы он за мной присматривал, и отправил домой.
…Отчетливое воспоминание о детстве. Из Ленинграда на маленькую станцию Куженкино прибывает пассажирский поезд. Я в матросском костюмчике, коротких штанишках, с чемоданом в руке соскакиваю с высокой подножки на перрон и, радостный, что наконец вернулся домой, бегу ранним утром напрямик к своему дому. Чемодан оттягивает руку, росистая трава хлещет по голым ногам, над красной водонапорной башней кружатся стрижи, а низкое солнце над лесом двоится, троится. Меня никто не встречает. Поселок еще спит, лишь пастух покрикивает на улице да мычат коровы… Потому что тогда домом своим я считал не Ленинград, а родное Куженкино, где жили моя мать, сестра Тамара, бабушка и дедушка…
- Благодарствую, внучек, за обед, - говорил дед, стряхивал с платка крошки и взглядывал в сторону станции. - Будем пассажирский из Питера встречать, Василий Иванович?
Дед мог на часы и не смотреть, он точно знал, когда прибывает пассажирский из Ленинграда. Говорил, что нутром чувствует. И действительно, скоро над зубчатой кромкой соснового бора начинали появляться белые шапочки паровозного дыма, а чуть погодя слышался протяжный гудок, эхом разносящийся окрест. Поезд останавливался на три минуты у деревянной станции с конусной оцинкованной башенкой, на которой на ветру вертелся мудреный жестяной флюгер.
Дед поправлял на широком кожаном ремне чехол с флажками, лицо его становилось сосредоточенным. Пассажирский, пробуксовав на месте красными колесами, двигался дальше. Здесь, у переезда, где стояла будка путевого обходчика, дед с флажком в руке всегда встречал его. Перед этим он рычагом опускал по обе стороны переезда полосатые деревянные шлагбаумы. Все это делал он привычно, обстоятельно.
Я любил смотреть в эти минуты на Андрея Ивановича. Он казался мне большим и всесильным: взмахнет флажком - и пассажирский затормозит и остановится. И пока дед не поднимет шлагбаумы, никто не имеет права миновать переезд. Стоят лошади с повозками и ждут, когда Андрей Иванович разрешит им следовать дальше. А дед не спешит: проводит пассажирский, спрячет в футляр свернутый флажок, задумчиво почешет окладистую, густую с проседью бороду и только тогда подойдет к рычагам.
Вообще дед был необыкновенный человек. Его все в поселке уважали и побаивались. Грамотой он овладел сам и приложил немало усилий, чтобы его дети учились. Силищи он был неимоверной. В одной пьяной драке справился с шестью односельчанами. А когда зимой в сосновом бору на него напал медведь-шатун, дед выломал из саней оглоблю и наповал уложил матерого медведя. Я помню огромную бурую шкуру, что лежала на полу в комнате…
Глядя на деда, я мечтал, что, когда вырасту, тоже буду железнодорожником. Вот только не знал, кем лучше: переездным сторожем или машинистом?..
До сих пор я люблю железную дорогу, свою тихую станцию Куженкино, где в целости сохранился старинный деревянный вокзал с проржавевшей оцинкованной башенкой - флюгер куда-то исчез, - кирпичная водонапорная башня, привокзальные строения, сквер с вековыми липами. Долго стояли на окраине станции старые семафоры, лет десять назад их поменяли на приземистые светофоры, а старинные стрелки с округлыми чугунными противовесами еще служат. Второй век.
Стрелка у багажного сарая. Стекло ее фонаря, за которым когда-то горела керосиновая лампа, а позже - электрическая, конечно же, разбито.
На этой станции родилась моя мать - Татьяна Андреевна Абрамова. Вообще у деда Андрея и бабушки было одиннадцать детей. До седых волос дожили лишь трое: дядя Миша, тетя Аня и моя мать. Остальные в молодом возрасте умерли…
Здесь, в Куженкино, моя мать шестнадцати лет отроду познакомилась с красавцем, весельчаком Иваном Васильевичем Надточеевым - молодым командиром пограничных войск. А 3 ноября в 1928 году появился на свет я…
Вторично мать вышла замуж в 1936 году за Козлова Федора Константиновича, который работал путевым мастером на участке Бологое-Осташков… Так у меня появился второй отец, который сразу же усыновил меня и мою сестру Тамару. С тех пор я, Надточеев Вил Иванович, стал Козловым Вилом Федоровичем.
Хочу сразу сказать, что отчим мой оказался на редкость хорошим и справедливым человеком. И я и моя сестра ни разу не пожалели, что носим его фамилию.
У нас появились еще четыре брата, таким образом, нас стало шестеро у матери. Юра умер еще до войны. Об этом у меня рассказано в повести «Красное небо», Витя - после войны. А Геня и Валерий живы-здоровы, вместе с родителями сейчас живут в Великих Луках. У них теперь свои семьи, свои дети.
В Куженкино я пошел в школу, а через два года отца повысили по службе и перевели ревизором по безопасности движения Октябрьского отделения дороги в город Великие Луки…
Когда началась война, мне было одиннадцать лет. За несколько дней до этого я уехал из Великих Лук в Куженкино, где тогда жила моя бабушка Ефимья Андреевна Абрамова. Дед умер в конце тридцатых годов…»
Позже Вильям Козлов посвятит деду целый роман «Андреевский кавалер» (трилогия «Андреевский кавалер», «Когда боги глухи», «Время любить», 1986-1988 гг.). Это настоящая семейная сага, в которой фигурируют не только придуманные герои, но и множество знакомых автору людей, и в первую очередь - вся его многочисленная семья от деда с бабушкой до их правнуков под несколько изменёнными именами. Главный герой романа Андрей Иванович Абросимов – участник первой мировой, Георгиевский кавалер, человек недюжинной силы. Андрей Абросимов первым построил дом у железнодорожной станции, вокруг которой разросся поселок, названный в его честь Андреевкой. В описании Андреевки безошибочно узнается все та же станция Куженкино. Дед Андрей геройски погибает в захваченной фашистами Андреевке.
Бабушка Ефимья Андреевна Абрамова описана в автобиографической повести Вильяма Козлова «Юрка Гусь» (действие также происходит на станции Куженкино) и вместе с дедом Андреем Ивановичем является героиней «Андреевского кавалера».
Вильям Козлов очень любил и своего деда с бабушкой, и свою родину – станцию Куженкино. Это видно по теплоте, с какой он описывает их в своих книгах. Конечно, в книгах герой деда наделен куда большими достоинствами. Настоящий Андрей Иванович Абрамов в первую мировую не воевал и, соответственно, наград не имел. Но вот история с домом, первым в поселке, - чистая правда.
Давно мне хотелось разыскать их с бабушкой Ефимьей Андреевной могилу на старом куженкинском кладбище, да все как-то не выходило. Как на любом старом кладбище, если не знаешь точно, в каком конце искать, - нипочем могилу не найдешь. Народ у нас привык думать только о себе, поэтому хоронят где попало, а ограду стараются размахнуть пошире, так что прямых дорожек здесь нет. Пробираешься через узкий лабиринт между решетками, хвать – тупик! К тому же народ наш (не то, что иностранцы) норовит поставить ограду, что твоя крепость, высотой метра в полтора, да еще с железными пиками. Вот только непонятно, от кого. То ли это генетическая память о татарах-супостатах, то ли чтобы покойник не убежал.
И все же этим летом, закончив очередной отпускной трудовой день (перекладывали печку в доме), когда уже солнце начинало клониться к закату, я подкинул жене идею съездить туда. Быстро собрались и через полчаса были на месте.
По описанным выше причинам даже к старой церкви просто так не «пробьешься». Еще Екатерина Великая, учитывая рост населения империи, запретила хоронить покойников рядом с церковью и повелела организовать новые кладбища за околицей сел. Но в 1917 году и царя, и бога прогнали, а раз так, то и указ стал не указ для нашего народонаселения. Поначалу еще стеснялись, - могилы 30-40-х годов скромно держатся в отдалении от церкви, а потом перестали, - могилы 50-70-х плотным строем обступили старую деревянную церковь, которая теперь просто часовня. Ну а потом по наружному периметру стали прибавляться могилы 80-90-х. Огородили кладбище изгородью, - куда там, - народ уже и изгородь переносит, и продолжает хоронить вокруг.
По словам родных Вильяма Федоровича, от церкви вниз спускается тропинка, постепенно забирающая влево, влево, и почти у ограды кладбища должна стоять железная пирамидка, покрашенная серебрянкой. Вот только в какой стороне от церкви искать? И все-таки после получаса поисков удалось обнаружить могилу «Андреевского кавалера», первого жителя станции Куженкино Андрея Ивановича Абрамова (1871-1937), его жены Ефимьи Андреевны (1871-1958) и их полугодовалого внука Юрия Федосеевича Козлова (6.XI.1936-8.V.1937).
|
||
Клуб «Президент Каменного острова» |