Клуб «Президент Каменного острова» почитателей Вильяма Козлова Клуб «Президент Каменного острова»

23.07.2015

Андреевский кавалер

  
У Вильяма Козлова есть небольшой рассказ «Куда улетают ласточки» о мальчике Коле, приехавшем на лето к своему деду на железнодорожную станцию Тетерино. Но этот простой и добрый рассказ читается совсем по-другому, когда понимаешь, что пишет Вильям Козлов о себе самом и своем деде Андрее Ивановиче Абрамове, вместе с которым до своих шести лет жил на станции Куженкино, а позже приезжал на летние каникулы:
 
«- Станция Тетерино! – объявил проводник, но в вагоне никто и не пошевелился. Никому не было дела до маленькой станции Тетерино… Вот засвистели на разные голоса тормоза, внизу под вагоном что-то сердито зашипело, забрякало. Локомотив протяжно загудел, вагон в последний раз качнулся … и остановился.
К вагону спешил дедушка. Был он высокий, в новой железнодорожной фуражке и при широкой седой бороде. Сначала он расцеловался с мамой, потом уколол бородой и усами Колю. От дедушки пахло таким крепким табаком, что Коля с трудом сдержался, чтобы не чихнуть: чего доброго, дедушка обидится…
Дежурный подошел к колоколу и дернул за веревку. По перрону прокатился мелодичный глуховатый звон.
Мама схватила Колю на руки и стала быстро-быстро целовать куда попало.
- Слушайся дедушку, - сказала она.
Паровоз басисто гукнул. Мама вскочила на подножку и стала махать платком… Уехал пассажирский…, а Коля остался с дедушкой жить на маленькой станции Тетерино, на которой поезд и стоит-то всего три минуты…
 
 
Станция Куженкино
  
После обеда они сидят рядом на широкой скамейке под большой березой. Дедушка не спеша сворачивает толстую цигарку и закуривает. Голубоватый дым окутывает его лицо, запутывается в бороде.
Коля морщится и немного отодвигается: ему не нравится крепкий табачный дух. И охота дедушке курить эту вонючую цигарку!
- И зачем ты куришь? – спрашивает он.
- Не знаю, - отвечает дедушка.
- А потом ночью кашляешь… - повторяет Коля мамины слова. – Ты уже старый, надо беречь себя.
- Это верно, - соглашается дедушка.
- Возьми и брось!
- Надо бы! – говорит дедушка и выпускает облако сизого дыма…
Коля шагает след в след за дедом. Ноги утопают во мху, зарываются в опавших листьях. Дед в стоптанных сапогах и неизменной железнодорожной фуражке. Он снимает ее только тогда, когда за стол садится. Под фуражкой у деда колючие седые пучки волос, которые всегда стоят торчком. Шея загорелая до черноты и вся в больших и маленьких морщинах. Одна нога деда ступает прямо, а другая немного вбок. И хотя дед косолапит, шагов его не слышно. У Коли то и дело стреляют под ногами сучки, попискивают желтые листья… Дед шагает себе и шагает впереди. Слышно, как патронташ поскрипывает, а ружье задевает стволом маленькие елки…
Дед уселся на серый растрескавшийся пень, достал из кармана кисет и бумагу. Свернул цигарку, сунул в рот, а спичку чиркнуть забыл. Лицо у деда серьезное, задумчивое. Ветер шевелит длинную бороду…
Дед идёт по лесу и улыбается. Он похлопывает толстые стволы, гладит макушки маленьких голубоватых елок. Дед любит лес и чувствует себя в нем как дома. Вот он остановился у замшелого ствола и стал разглядывать большую ночную бабочку с черными в красную крапинку крыльями.
- Поймаем? – предложил Коля.
- Пускай спит, - сказал дед. – Она ведь никому не мешает.
И Коле в лесу хорошо. Он знает, что потом, в дождливом Ленинграде, будет вспоминать эту последнюю прогулку, муравейник, синиц, ночную бабочку, которая днем спит на дереве…
И вот они на перроне. Семафор давно открыт, и светит зеленый огонек… Послышался далекий паровозный гудок. Над вершинами сосен, елей взвилось белое облако, за ним второе, третье… Спешит паровоз, крутит колесами. Вот из-за деревьев показались труба, черное вытянутое тело паровоза. А за ним бегут, торопятся зеленые вагоны. И над ними кружатся желтые листья.
Коля оглядывается: дом с замшелой крышей чуть виднеется из-за берез. На коньке пустой скворечник. В этом доме он прожил все лето. А за домом сосновый бор, спящий муравейник, пестрый дятел…
До свиданья, дом, деревня, лес!
До свиданья, Тетерино!
До свиданья, дедушка!»
 
Рассказ «Куда улетают ласточки» напечатан в 1971 году. Тогда же у Вильяма Козлова вышел и роман «Три версты с гаком» о молодом художнике Артеме Тимашеве, приехавшем из Ленинграда после смерти деда в его старый дом на станции Смехово (Спехово - окраинная часть станции Куженкино за железной дорогой).
 
«Умирал дед Андрей, как умирали в старину русские люди. До последнего дня копошился по хозяйству: залатал прохудившуюся изгородь, приколотил гвоздями отлетевшую от колодезной крышки ржавую петлю, чисто подмел избу. Хотел сосновый чурбан расколоть, но, подержав топор в руках, положил на место. Понял, что не осилить. Сходил к соседке - бабке Фросе, попросил жарко истопить баньку. Попарился на желтом полке с березовым веником, умылся, обрядился в белье смертное - годов пять назад положенное в нижний ящик комода, - постриг ножницами длинную белую бороду и, улегшись на резную дубовую кровать, велел соседской девчонке Машеньке, вертевшейся во дворе, позвать столяра…
- Достань тут у меня в головах кошель, - сказал дед Андрей. - Чудно, рука правая чевой-то не поднимается...
Петька достал из-под подушки потертый кожаный бумажник. Дед Андрей даже головы не повернул, лишь немного глаза скосил в сторону.
- Таксу твою я знаю, - сказал он. - Возьми пятерку, и чтоб к утру был готов... Красить не надоть. Худо у тебя получается. Жидковато. Олифы, думаю я, жалеешь… Внука жду я. Должон приехать на похороны. Он этот... художник. Шесть лет учился, шутка ли? Уж надо полагать, гроб-то как следует сумеет покрасить... Не чета тебе…
Дед Андрей помнит его: толстенький такой, черноволосенький, нос пуговкой. Бывало, вернувшись с переезда, Андрей Иванович ложился на эту самую дубовую кровать, сажал мальчонку на свою широкую грудь и забавлялся. Какую же песню пел?.. «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...» Первое время дочка с мужем и сыном жили вместе с ним. Артемка-то, так звали единственного внука Андрея Ивановича, вот по этим половицам впервые затопал некрепкими ножонками... А потом уехали…
Старик, все так же вытянувшись, лежал и смотрел в потолок. Он знал, что сегодня умрет, и терпеливо ждал своего часа… Постепенно боль расползалась вширь и вглубь. Последние две недели он почти ничего не ел, а если и пытался что проглотить, то из этого ничего не получалось. Правда, ему уже давно есть не хотелось.
Смерти он не боялся. Ни сейчас, ни раньше. Три вой­ны за плечами: японская, первая мировая и вторая. Крес­ты, ордена и медали лежат в комоде в жестяной банке из-под монпансье. Когда-то была большая семья, одних детей семеро. Кто в малые годы умер, трое сыновей с вой­ны не вернулись. Похоронные лежат в этой же банке, где и боевые награды…
Более чем полвека назад Андрей Иванович Абрамов срубил этот дом в глухом лесу. Вместе со своим братом Степаном заготовил бревна, подождал, пока тес подсохнет, и весной стал рубить избу. Жена его, молчаливая и невозмутимая Ефимья Андреевна, безропотно оставила отчий дом в деревне Градобойцы и поселилась вместе с мужем и детишками - их тогда было пятеро - во времянке, которую Андрей Иванович соорудил за неделю.
Градобойские мужики посмеивались над Абрамовым: дескать, не долго проживет он в лесу без людей. Андрей Иванович помалкивал и потихоньку строил дом. Место он выбрал на пригорке, сухое. Огромные, в два обхвата, сосны, что напротив дома, пожалел, оставил, а остальные спилил и пни выкорчевал и сжег. На пустыре вскопал землю, посадил картошку, капусту, репу. Сразу за огородом начиналось полувысохшее болото. Там, среди молодых приземистых елок, на кочках, росли клюква, гонобобель, черника. Белые грибы-боровики выворачивались на тропинке у самого крыльца, а белки швыряли еловые шишки на крышу. Андрей Иванович не любил охоту, считал это дело не­достойным занятием, но на всякий случай держал дома заряженную двустволку. Но ни в зверя-птицу так ни разу и не выстрелил…
Хотя и посмеивались над Андреем Ивановичем градобойские мужики, а оказалось - Абрамов далеко смотрел вперед. Со стороны Питера на Полоцк сквозь дремучие леса и болота прорубалась двухколейная железная дорога. Два года прошло, прежде чем в этих краях раздался незнакомый паровозный гудок. И вот забурлила рядом с домом Абрамова жизнь: падали спиленные деревья, дробно стучали топоры, ухали кувалды, загоняя в просмоленные шпалы головастые костыли. Появились на расчищенном от леса участке другие избы. Из Градобойцев перебралось несколько семей. Теперь Андрей Иванович над ними подтрунивал. А там, где десяток-другой изб, уже и деревня. А деревни без названий не бывают. И назвали молодой лесной поселок Смеховом. И неспроста: на болоте каждую ночь до упаду хохотали совы да филины…
А потом построили здесь станцию: красивый деревянный вокзал с конусной башенкой и флюгером, багажное отделение, высокую по тем временам водонапорную башню, на путях появился длинноносый водолей. Строили в те времена прочно, навек. Для жителей села Смехово нашлась на станции работа. Андрей Иванович был первым путевым обходчиком, потом работал в дорожной бригаде, а к старости, уже став заслуженным железнодорожником, получил должность переездного сторожа…
 
  
Станция Куженкино
    
Длинный весенний день нехотя угасал. Солнце щедро позолотило оцинкованную, с пятнами ржавчины башенку вокзала, опалило огнем вершины сосен и елей. Возвещая сумерки, недружно загорланили петухи. Где-то далеко, у висячего моста, крякнул паровоз. Ветер принес негромкий торопливый перестук колес и печальный голос кукушки. Сидя на сосновом суку, добрая кукушка кому-то щедро отсчитывала долгую жизнь…
А на станцию прибыл пассажирский. Остановился за стрелкой и засопел, задышал, выпуская облачка пара. Раздвинулись широкие двери багажного вагона, и оттуда стали выгружать ящики. Пассажиры с узлами и чемоданами выходили из вагонов.
Мимо дома, где умер старик, пробежали на высоких каблуках в клуб девушки в коротких ситцевых платьишках. Одна из них что-то сказала, остальные громко рассмеялись.
Пассажирский трубно гукнул, захлопали железные щиты поднимаемых подножек, зашелестели, трогаясь с места, вагоны. Дежурный обособленно стоял на перроне, глядя прямо перед собой.
На столбе, осветив летнюю танцплощадку, ярко вспыхнул прожектор, закряхтел динамик, визгливо царапнула пластинку игла радиолы, и жизнерадостный женский голос с подъемом затянул: «Марина, Марина, Марина-а...»
Сегодня среда. В клубе танцы…
 
Артем вернулся из Репина, где был на даче у приятеля, в субботу. Телеграмма из поселка Смехово его озадачила: какой дед? Какое наследство? Уж не разыгрывает ли его кто из приятелей?..  
Смехово... Как же он мог забыть? Он там родился. Правда, в паспорте записано, что родился в Бологом. В Смехове не было родильного дома.
Вспомнилось далекое полузабытое детство. Речка… Сосновый бор за клубом, вокзал с белой башенкой, водонапорная башня. Дом с яблоневым садом, скворечник на шесте... Дед Андрей. Большой, сивобородый, с крепким запахом махорки. Дед приходил с работы, снимал широкий пояс, на котором висел кожаный чехол с двумя флажками - желтым и зеленым, жестяной изогнутый рожок и круглую коробку с петардами. Дед подбрасывал его под потолок и приговаривал: «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...»
Как он мог все это позабыть?..
Артем выехал в тот же день… От Ленинграда до Смехова всего четыреста километров…
Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на проселочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку…
- Далеко до Смехова? - спросил Артем, когда человек устроился рядом на сиденье.
- Три версты с гаком (от автотрассы до Куженкино, действительно, чуть больше трех километров, - А.М.).
- Верста, гак... - усмехнулся Артем. - Как-то непривычно эти названия слышать.
- Пока ехали по шоссейке, были километры, а проселок - другое дело, он у нас по старинке измеряется верстами…
- Сколько же ваш гак?
- Наш гак самый большой в Калининской области, - ухмыляется пассажир.
Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.
- Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?
- Как он?
- Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...
Все здесь удивляло и радовало Артема: и эта построенная на заре железнодорожного транспорта водонапорная башня, и маленькая тихая станция с небольшим сквером, и желто-красные корабельные сосны сразу за двухэтажной школой, и возвышающееся островом на дальнем бугре кладбище. Таких огромных деревьев, как там, он еще не видел.
    
 
Вокзал на станции Куженкино. Автор очерка вместе с другом юности Вильяма Козлова - Николаем Павловичем Бутрехиным.
 
На кладбище Артем наведался на следующий же день. Свежая могила деда с православным белым крестом была рядом с тремя другими, где похоронены прадеды и бабушка. На их могилах витые проржавевшие насквозь железные кресты. На кладбище сумрачно. Гигантские сосны, ели переплелись ветвями и надежно укрыли могилы от солнца. На возвышении - старая деревянная церковь. Она сложена из ядреных толстенных дубовых бревен. Никто не помнит, когда ее поставили.
Церковь недействующая, но внутри все убрано, чисто, на стенах - лики святых, библейские сюжеты.
 
 
 
 
Церковь на старом куженкинском кладбище
 
Артем принес разведенную в банке коричневую краску и выкрасил крест. И тут же дал себе слово со временем поставить красивую ограду…
Через поселок проходит железнодорожная ветка на Великие Луки. Дежурный иногда по собственной ини­циативе дает отправление тремя звонкими ударами в ста­рый позеленевший колокол. И этот удивительно чистый и давно забытый гул празднично разносится по всему по­селку.
 
 
Когда-то под этим козыречком висел медный колокол, тремя ударами в который дежурный по станции оповещал об отправлении поезда
  
На пригорке, в ста метрах от вокзала, возвышается круглая кирпичная водонапорная башня, которая так по­нравилась Артему. Это самое высокое сооружение в по­селке. На круглом куполе - куриная лапа громоотвода. Башня и теперь еще снабжает водой не только станцию и паровозы, но и все село. Старенькая водокачка исправ­но гонит по трубе воду с речки Березайки, что в двух ки­лометрах от села…
  
 
Куженкинская водонапорная башня
 
Тяжким оскорблением считают жители, если их родное Смехово называют деревней. Селом еще туда-сюда, а де­ревней - это кровная обида. Дело в том, что Смехово - рабочий поселок (действительно, станция Куженкино - единственный в Бологовском районе ПГТ - поселок городского типа, - А.М.). Ближайший колхоз в пяти километрах, но из смеховцев там никто не работает. Все трудоспособ­ное население каждое утро усаживается на велосипеды и мотоциклы - это в зависимости от достатка - и отправ­ляется на производство. Село Смехово стоит как раз по­середине между двумя солидными предприятиями - спиртзаводом «Красный май» и стеклозаводом «Красный холм» (в начале 70-х Вильям Козлов, само собой, не мог написать, что все население Куженкино работает в двух расположенных здесь воинских частях - «Десятке» и «Шлинке» - «Куженкино-2», - А.М.)…
Дом Абрамова стоял в центре поселка. Наискосок, че­рез дорогу, танцплощадка и клуб, немного подальше - станция. Чуть в стороне автобусная остановка, за ней железнодорожный магазин, который здесь называли «же­лезка». По одну сторону редкого забора - детский сад, по другую - такой же старый приземистый дом с огром­ной березой под окнами (именно так и расположен дом Абрамовых-Козловых-Драбковых в Куженкино на улице Советской, - А.М.)».
 
 
Слева - вокзал, справа - водонапорная башня, в центре - поселковый клуб, а дом Абрамовых-Козловых-Драбковых загораживают деревья.
 
 
Вид с другой стороны. Розовый дом справа - перестроенный в 1958 году дом деда Андрея. В огороде семейство Драбковых машет мне рукой.
 
 
Дом Абрамовых-Козловых-Драбковых
 
А вот, что пишет Вильям Козлов в послесловии к роману «Ветер над домом твоим» (1983 г.):
«Дед мой Андрей Иванович Абрамов родился в Градобицах - небольшой деревеньке в Бологовском районе (в семи километрах от станции Куженкино, на картах деревня зовется Градобить, - А.М.). От­туда же родом и моя бабушка - Ефимья Андреевна. Ког­да до революции стали в этой местности строить железную дорогу, дед мой снялся с насиженного места и поступил на службу. Сначала рубил лес, прокладывал железнодорож­ный путь на Полоцк, потом стал путейцем, стрелочником, переездным сторожем. Он построил первый дом на стан­ции Куженкино. Правда, тогда еще никакой станции не было - сплошной сосновый бор. Но дед знал, что в этом месте пройдет железнодорожная ветка. Андрей Иванович был грамотным человеком. Так оно и вышло: путь прошел через Куженкино. Путейцы ушли дальше прокладывать путь, а дед остался здесь, при станции. Скоро местность стала заселяться, но дед всегда с гордостью говорил, что он основал поселок Куженкино. Так до самой смерти он и связал свою жизнь с железной дорогой. Мне тоже нра­вился запах паровозного дыма, стук вагонных колес, я лю­бил мальчишкой прикладывать ухо к теплому рельсу и слушать легкое потрескивание металла, какой-то гул, шорох.
Помнится, я в полдень бегал с узелком, в котором был обед для деда, на переезд. Дед - огромный, сивобородый, с крупным мужественным лицом - встречал меня у путе­вой будки, брал узелок. На ремне у деда - кожаный че­хол с флажками, сумка с петардами. От него пахло махор­кой, пальцы от табака были желтые. Мы садились на ни­зенькую деревянную скамейку. Дед разворачивал узелок, там была бутылка молока, холодное мясо, блины, иногда жареная рыба. Один он есть не любил и всегда угощал меня. Еда на свежем воздухе казалась мне вкуснее, чем дома.
- Что новенького на белом свете, Василий Ивано­вич? - спрашивал дед, неспешно расправляясь с едой. На коленях у него - белый платок, на нем разложены за­куски, бутылка с молоком стоит на земле.
Андрей Иванович не признавал моего модного в те вре­мена имени Вил, что означало: Владимир Ильич Ленин. Это позже я стал Вильямом, а тогда был просто Вилом. Такое имя дал мне мой родной отец. Он оставил нас, когда мне было четыре года, и женился в Ленинграде на враче-окулисте, дочери известного академика. От первого брака у него было двое детей: я и моя младшая сестра Тамара. Проблему раздела детей отец решил просто: сестру оста­вил матери, а себе забрал меня. Но из этой затеи ничего не получилось. Пожив несколько месяцев с отцом и маче­хой на Лиговке, я взбунтовался и стал настойчиво требо­вать, чтобы меня отправили домой, в Куженкино… Отец долго не соглашался, уговаривал жить с ним, а потом посадил в поезд, договорившись с проводником, чтобы он за мной присматривал, и отправил домой.
…Отчетливое воспоминание о детстве. Из Ленинграда на маленькую станцию Куженкино прибывает пассажирский поезд. Я в матросском костюмчике, корот­ких штанишках, с чемоданом в руке соскакиваю с высокой подножки на перрон и, радостный, что наконец вернулся домой, бегу ранним утром напрямик к своему дому. Чемо­дан оттягивает руку, росистая трава хлещет по голым но­гам, над красной водонапорной башней кружатся стрижи, а низкое солнце над лесом двоится, троится. Меня никто не встречает. Поселок еще спит, лишь пастух покрикивает на улице да мычат коровы… Потому что тогда домом своим я считал не Ленинград, а родное Куженки­но, где жили моя мать, сестра Тамара, бабушка и дедушка…
- Благодарствую, внучек, за обед, - говорил дед, стряхивал с платка крошки и взглядывал в сторону станции. - Будем пассажирский из Питера встречать, Василий Иванович?
Дед мог на часы и не смотреть, он точно знал, когда прибывает пассажирский из Ленинграда. Говорил, что нутром чувствует. И действительно, скоро над зубчатой кромкой соснового бора начинали появляться белые ша­почки паровозного дыма, а чуть погодя слышался протяж­ный гудок, эхом разносящийся окрест. Поезд останавли­вался на три минуты у деревянной станции с конусной оцинкованной башенкой, на которой на ветру вертелся мудреный жестяной флюгер.
Дед поправлял на широком кожаном ремне чехол с флажками, лицо его становилось сосредоточенным. Пасса­жирский, пробуксовав на месте красными колесами, двигался дальше. Здесь, у переезда, где стояла будка путево­го обходчика, дед с флажком в руке всегда встречал его. Перед этим он рычагом опускал по обе стороны переезда полосатые деревянные шлагбаумы. Все это делал он при­вычно, обстоятельно.
Я любил смотреть в эти минуты на Андрея Ивановича. Он казался мне большим и всесильным: взмахнет флаж­ком - и пассажирский затормозит и остановится. И пока дед не поднимет шлагбаумы, никто не имеет права мино­вать переезд. Стоят лошади с повозками и ждут, когда Андрей Иванович разрешит им следовать дальше. А дед не спешит: проводит пассажирский, спрячет в футляр сверну­тый флажок, задумчиво почешет окладистую, густую с про­седью бороду и только тогда подойдет к рычагам.
Вообще дед был необыкновенный человек. Его все в поселке уважали и побаивались. Грамотой он овладел сам и приложил немало усилий, чтобы его дети учились. Сили­щи он был неимоверной. В одной пьяной драке справился с шестью односельчанами. А когда зимой в сосновом бору на него напал медведь-шатун, дед выломал из саней оглоблю и наповал уложил матерого медведя. Я помню огромную бурую шкуру, что лежала на полу в комнате…
Глядя на деда, я мечтал, что, когда вырасту, тоже буду железнодорожником. Вот только не знал, кем лучше: пе­реездным сторожем или машинистом?..
До сих пор я люблю железную дорогу, свою тихую станцию Куженкино, где в целости сохранился старинный деревянный вокзал с проржавевшей оцинкованной башен­кой - флюгер куда-то исчез, - кирпичная водонапорная башня, привокзальные строения, сквер с вековыми липами. Долго стояли на окраине станции старые семафоры, лет десять назад их поменяли на приземистые светофоры, а старинные стрелки с округлыми чугунными противовесами еще служат. Второй век.
 
  
Стрелка у багажного сарая. Стекло ее фонаря, за которым когда-то горела керосиновая лампа, а позже - электрическая, конечно же, разбито.
  
На этой станции родилась моя мать - Татьяна Андреевна Абрамова. Вообще у деда Андрея и бабушки было одиннадцать детей. До седых волос дожили лишь трое: дядя Миша, тетя Аня и моя мать. Остальные в молодом возрасте умерли…
Здесь, в Куженкино, моя мать шестнадцати лет отроду познакомилась с красавцем, весельчаком Иваном Василье­вичем Надточеевым - молодым командиром пограничных войск. А 3 ноября в 1928 году появился на свет я…
Вторично мать вышла замуж в 1936 году за Козлова Федора Константиновича, который работал путевым мастером на участке Бологое-Осташков… Так у меня появился второй отец, который сразу же усыновил меня и мою сестру Тамару. С тех пор я, Надточеев Вил Иванович, стал Козловым Вилом Федоровичем.
Хочу сразу сказать, что отчим мой оказался на ред­кость хорошим и справедливым человеком. И я и моя сест­ра ни разу не пожалели, что носим его фамилию.
У нас появились еще четыре брата, таким образом, нас стало шестеро у матери. Юра умер еще до войны. Об этом у меня рассказано в повести «Красное небо», Витя - по­сле войны. А Геня и Валерий живы-здоровы, вместе с ро­дителями сейчас живут в Великих Луках. У них теперь свои семьи, свои дети.
В Куженкино я пошел в школу, а через два года отца повысили по службе и перевели ревизором по безопас­ности движения Октябрьского отделения дороги в город Великие Луки…
Когда началась война, мне было одиннадцать лет. За несколько дней до этого я уехал из Великих Лук в Куженкино, где тогда жила моя бабушка Ефимья Андреевна Абрамова. Дед умер в конце тридцатых годов…»
 
Позже Вильям Козлов посвятит деду целый роман «Андреевский кавалер» (трилогия «Андреевский кавалер», «Когда боги глухи», «Время любить», 1986-1988 гг.). Это настоящая семейная сага, в которой фигурируют не только придуманные герои, но и множество знакомых автору людей, и в первую очередь - вся его многочисленная семья от деда с бабушкой до их правнуков под несколько изменёнными именами. Главный герой романа Андрей Иванович Абросимов – участник первой мировой, Георгиевский кавалер, человек недюжинной силы. Андрей Абросимов первым построил дом у железнодорожной станции, вокруг которой разросся поселок, названный в его честь Андреевкой. В описании Андреевки безошибочно узнается все та же станция Куженкино. Дед Андрей геройски погибает в захваченной фашистами Андреевке.
Бабушка Ефимья Андреевна Абрамова описана в автобиографической повести Вильяма Козлова «Юрка Гусь» (действие также происходит на станции Куженкино) и вместе с дедом Андреем Ивановичем является героиней «Андреевского кавалера».
 
Вильям Козлов очень любил и своего деда с бабушкой, и свою родину – станцию Куженкино. Это видно по теплоте, с какой он описывает их в своих книгах. Конечно, в книгах герой деда наделен куда большими достоинствами. Настоящий Андрей Иванович Абрамов в первую мировую не воевал и, соответственно, наград не имел. Но вот история с домом, первым в поселке, - чистая правда.
Давно мне хотелось разыскать их с бабушкой Ефимьей Андреевной могилу на старом куженкинском кладбище, да все как-то не выходило. Как на любом старом кладбище, если не знаешь точно, в каком конце искать, - нипочем могилу не найдешь. Народ у нас привык думать только о себе, поэтому хоронят где попало, а ограду стараются размахнуть пошире, так что прямых дорожек здесь нет. Пробираешься через узкий лабиринт между решетками, хвать – тупик! К тому же народ наш (не то, что иностранцы) норовит поставить ограду, что твоя крепость, высотой метра в полтора, да еще с железными пиками. Вот только непонятно, от кого. То ли это генетическая память о татарах-супостатах, то ли чтобы покойник не убежал.
И все же этим летом, закончив очередной отпускной трудовой день (перекладывали печку в доме), когда уже солнце начинало клониться к закату, я подкинул жене идею съездить туда. Быстро собрались и через полчаса были на месте.
По описанным выше причинам даже к старой церкви просто так не «пробьешься». Еще Екатерина Великая, учитывая рост населения империи, запретила хоронить покойников рядом с церковью и повелела организовать новые кладбища за околицей сел. Но в 1917 году и царя, и бога прогнали, а раз так, то и указ стал не указ для нашего народонаселения. Поначалу еще стеснялись, - могилы 30-40-х годов скромно держатся в отдалении от церкви, а потом перестали, - могилы 50-70-х плотным строем обступили старую деревянную церковь, которая теперь просто часовня. Ну а потом по наружному периметру стали прибавляться могилы 80-90-х. Огородили кладбище изгородью, - куда там, - народ уже и изгородь переносит, и продолжает хоронить вокруг.
По словам родных Вильяма Федоровича, от церкви вниз спускается тропинка, постепенно забирающая влево, влево, и почти у ограды кладбища должна стоять железная пирамидка, покрашенная серебрянкой. Вот только в какой стороне от церкви искать? И все-таки после получаса поисков удалось обнаружить могилу «Андреевского кавалера», первого жителя станции Куженкино Андрея Ивановича Абрамова (1871-1937), его жены Ефимьи Андреевны (1871-1958) и их полугодовалого внука Юрия Федосеевича Козлова (6.XI.1936-8.V.1937).
 
 
 
 
 

 Назад


Клуб «Президент Каменного острова»

сделано в Logic Systems